Мы останемся без глобальной сети, или когда настанет Сплитернет?

Торговая война между США и Китаем вскрыла феномен, к которому мы двигаемся семимильными шагами. О том, как борьба за лучшие чипы и литографы ведут нас к необратимому расколу Глобальной Сети, и о тех, кто уже строит свои IT-стены.

Приветствую, Хабр!
На связи Вечерний - некогда популярный автор vc.ru, который постепенно перевоплощается в айтишника. И чем глубже погружаюсь в IT, тем больше приходится изучать интересных тем.

Главная тема и боль, в которой хочется разобраться - сегментация интернета, которая создает откровенный геморрой при создании почти любого проекта. И проблема оказалась куда масштабнее, чем предполагалось при первом же рисёрче. И вот что удалось узнать:

Анатомия разрыва

К концу 2025 года идея интернета как единого мирового пространства заметно потеснилась: всё чаще правила задают не инженеры и консорциумы стандартов, а государства и межгосударственные блоки.

Корневой конфликт здесь довольно прямой. Архитектура сети исторически строилась вокруг открытости, взаимного доверия между участниками и минимального количества политических условий. Для государств такая модель выглядит уязвимой: она усложняет контроль над инфраструктурой и снижает предсказуемость в вопросах безопасности. Отсюда и тренд на локальные нормы, которые превращают цифровую территорию в набор зон с разными правилами входа и выхода.

Самая жёсткая часть процесса начинается на уровне трансграничного трафика. Раньше маршруты выбирались в первую очередь по скорости и стоимости, а сейчас во многих случаях добавляется административная логика: через какие точки должен проходить трафик и где он может быть перехвачен или остановлен. Когда страна получает возможность централизованно влиять на маршрутизацию, внешний интернет перестаёт быть гарантией, а становится опцией, которую можно ограничивать по ситуации. В этот момент сеть начинает напоминать систему шлюзов: соединение есть, пока его считают допустимым, и исчезает, когда правила меняются.

Следующий уровень — адресация и видимость сети. Система доменных имён кажется нейтральной адресной книгой, но в условиях сплитернета она всё чаще становится точкой контроля. Достаточно изменить то, как резолвятся имена, и часть ресурсов для пользователя просто перестаёт существовать. Вокруг BGP и DNS постоянно идёт борьба за устойчивость и независимость: страны пытаются уменьшать зависимость от внешних узлов и повысить управляемость собственной зоны. Итог для пользователя и бизнеса один: то, что “везде работает”, всё чаще требует оговорок.

Чтобы контроль был не только формальным, применяют глубокий анализ трафика. Технологически это выглядит так: государство и операторы получают инструменты, которые позволяют не просто блокировать конкретный ресурс, а анализировать типы соединений и поведенческие паттерны, включая попытки обхода ограничений. Даже при шифровании остаются метаданные и признаки, по которым можно классифицировать трафик и принимать решения. Отдельная, самая спорная часть этой логики — попытки встроить доверие к государственным центрам сертификации через обязательные сертификаты. В такой схеме появляется техническая возможность вмешательства в защищённые соединения внутри национального сегмента, и вопрос приватности перестаёт быть только пользовательской настройкой, он становится предметом регуляторных правил.

Кремниевый занавес и торговая война США и Китая

К концу 2025 года противостояние Вашингтона и Пекина всё меньше похоже на серию торговых споров и всё больше на сборку двух параллельных технологических контуров. Я называю это кремниевым занавесом: линия разлома проходит не по лозунгам, а по тому, какие чипы, стандарты и платформы доступны, сертифицируются и считаются нормой в каждой из зон. В этом месте сплитернет перестаёт быть только про контент и блокировки. Он закрепляется в железе и цепочках поставок.

Показательный эпизод конца года связан с самыми дефицитными ресурсами эпохи ИИ, ускорителями. В декабре 2025 Reuters описывал разворот политики США: президент Дональд Трамп публично говорил о готовности разрешить экспорт Nvidia H200 в Китай при условии взимания государственного сбора в размере 25% от суммы сделки, а затем администрация запустила межведомственную процедуру рассмотрения таких поставок.Даже в этой конфигурации логика разделения никуда не делась: сама идея «разрешим, но на особых условиях» подчёркивает, что доступ к вычислениям становится элементом геополитического режима, а не обычной коммерции.

Китайская ответная стратегия, по открытым публикациям, упирается в ускоренное импортозамещение и вытеснение зарубежных технологий из критических секторов. В 2024 году Wall Street Journal и Lawfare писали о директиве, известной как “Delete A” (Delete America), которая описывается как требование к госструктурам и госкомпаниям в чувствительных отраслях перейти на отечественные решения в IT. На уровне индустриальных лоббистов в США эта же тема всплывает в документах: Semiconductor Industry Association в комментариях к USTR также упоминала директиву “Delete A” и её направленность на замену иностранного софта и оборудования в госсекторе и связанных сегментах/

Параллельно растёт автономность на уровне платформ. Осенью 2025 Counterpoint через публикации в прессе фиксировал, что HarmonyOS в Китае удерживает второе место и в Q2 2025 имел 17% доли, опережая iOS (16%). В практическом смысле для разработчиков и бизнеса это означает, что китайский рынок всё чаще требует отдельной продуктовой и технической сборки под локальную экосистему, включая магазины, сервисы уведомлений, платежные сценарии и комплаенс. Это уже не нюанс локализации, а самостоятельная ветка продукта.

Разрыв уходит ещё глубже, в архитектуры процессоров. Reuters в марте 2025 сообщал о планах Китая выпустить рекомендации для стимулирования использования RISC-V по стране, именно как способ снизить зависимость от западных лицензируемых архитектур. CSIS в аналитике прямо связывает интерес Китая к RISC-V с задачей технологической автономии и уходом от узких мест лицензирования и санкционных рисков. Когда язык вычислений начинает расходиться, сплитернет получает физический якорь: software и hardware оптимизируются под разные базовые предпосылки.

И наконец, этот раскол экспортируется вовне через инфраструктуру. Исследователи описывают Digital Silk Road как комплекс экспорта сетей связи, дата-центров и цифровых сервисов, который разворачивается в десятках стран и часто включает чувствительные компоненты вроде наблюдения и умных городов. Со стороны США в 2025 году усиливается контур ограничений на капитал и технологии: Министерство финансов США описывает программу ограничений и уведомлений по outbound investment в «страны concern» для направлений вроде ИИ, квантовых технологий и полупроводников. В сумме это ведёт к ситуации, когда выбор стеков и поставщиков всё чаще становится геополитическим решением, а не инженерной оптимизацией.

Суверенные крепости: РФ, Иран, КНДР

Если Сплитернет звучит как будущая угроза, то у некоторых стран он уже давно не прогноз, а режим работы. Разница лишь в том, насколько глубоко государство встроилось в сетевую инфраструктуру и сколько аварийных рычагов оно может дернуть без участия провайдеров.

Российская модель строится вокруг идеи управляемости магистралей в кризис и тотального контроля в обычное время. После принятия закона о «суверенном интернете» провайдеров обязали ставить у себя оборудование, которое позволяет регулятору централизованно фильтровать, замедлять и при необходимости перенаправлять трафик, используя DPI как базовую технологию.

На бумаге это описывается как противодействие угрозам, на практике превращается в инфраструктуру, где решения о блокировке и деградации доступа можно реализовывать быстрее и точнее, чем в эпоху черных списков и ручных распоряжений операторам. При этом даже профильные аналитики, которые разбирали механизм закона, отмечали, что полная автономизация сложна в реализации, но общий вектор ясен: больше централизации, меньше зависимости от внешних точек управления и выше цена ошибок для бизнеса и пользователей.

Иранская крепость устроена иначе: ключевой актив там не столько «умный DPI на каждом операторе», сколько возможность в любой момент отрезать страну от глобальной сети, оставив живой внутренний контур. Этот контур называется National Information Network (NIN, SHOMA): государство последовательно развивает внутренний хостинг, сервисы и маршрутизацию так, чтобы значимая часть цифровой жизни могла продолжаться при обрыве внешних связей. В 2019 году полное отключение делали сравнительно грубо, через снятие BGP-маршрутов; в июне 2025 подход, по описанию исследователей, стал технологически более управляемым и менее шумным, при этом население практически лишилось внешнего интернета, а внутренние ресурсы продолжали работать.

КНДР показывает предельный вариант: вместо суверенного интернета там по сути суверенная интрасеть. Для большинства граждан глобального интернета нет, есть закрытая внутренняя сеть с названием Kwangmyong с ограниченным набором разрешенных ресурсов и сервисов, а доступ наружу требует отдельной авторизации и сопровождается контролем. В такой архитектуре государству не нужно отделяться от мира в моменте, потому что отделение встроено в конструкцию с самого начала.

Экономика изоляции

Политика сплитернета почти всегда продаётся как безопасность, но для бизнеса она выглядит как бухгалтерия: повторяющиеся контуры инфраструктуры, юридические процедуры и платежные обходные маршруты. Самый прямой налог на данные создают требования локализации.

Когда компании запрещают держать часть данных в едином облаке и вынуждают строить локальные площадки в каждой юрисдикции, исчезает эффект масштаба. В оценках ITIF это выражается в росте затрат на хостинг из-за дублирования инфраструктуры примерно на 30–60%. Там же приводится порядок капитальных затрат: строительство крупного дата-центра оценивается в сотни миллионов долларов, примерно $350–800 млн. Показательный частный кейс из платежной индустрии: в Индии Mastercard переводила процессинг и хранение транзакционных данных внутрь страны после требований регулятора, а в публичных оценках фигурировали сотни миллионов долларов расходов на локальный центр как часть многолетней инвестпрограммы.

Второй слой затрат менее заметен, но он съедает время и скорость выхода на рынки. OECD фиксирует, что меры локализации становятся многочисленнее и жестче, причём распространены самые ограничительные варианты, когда локальное хранение сочетается с запретами на трансграничные потоки. В отчёте WTO и OECD о регулировании потоков данных упор делается именно на экономические издержки и упущенные выгоды: компании платят не только за железо, но и за комплаенс, аудит, перестройку архитектуры и контрагентские схемы. В Европе отдельной статьёй расходов стали трансграничные передачи персональных данных после Schrems II: вместо «запустили сервис» появляется постоянная работа с договорными механизмами и оценками рисков по каждой связке передачи, а правовая стабильность периодически оказывается под вопросом. Для стартапа это означает простую вещь: глобальный запуск всё чаще превращается в набор региональных запусков с разными стеками и разными юридическими режимами.

Третий удар приходится на деньги, потому что платежи тоже фрагментируются. Когда крупные международные сети прекращают работу в стране, это ломает привычную модель «подключил эквайринг и продаёшь везде». В 2022 Visa прямо описала механику: карты, выпущенные в России, перестают работать за пределами страны, а карты, выпущенные вне России, перестают работать внутри РФ.

Аналогично Mastercard объявляла о приостановке сетевых сервисов в России. Параллельно санкционные режимы бьют по финансовому контуру: ЕС, например, вводил отключение ряда российских банков от SWIFT как часть пакетов санкций. В результате даже если продукт технически доступен, монетизация начинает зависеть от того, какие рельсы вообще соединены между собой и какие не трогают санкционные фильтры. BIS в обзорах по трансграничным платежам прямо связывает неэффективность и барьеры с риском фрагментации финансовой системы.

Экономически сплитернет редко убивает цифровой бизнес одномоментно, он делает другое: переносит ресурсы из разработки в поддержание совместимости. Там, где раньше хватало одной инфраструктуры, одного комплаенса и одного платежного контура, к концу 2025 года всё чаще нужно три разных набора решений, и это уже не про рост, а про выживание маржи.

Конец цифрового нейтралитета

История Telegram к концу 2025-го стала наглядной иллюстрацией того, что у платформ больше не получается оставаться просто трубой. Павел Дуров в 2024 году оказался под следствием во Франции из-за претензий к модерации и взаимодействию сервиса с запросами властей, а в 2025-м ограничения постепенно смягчались, пока в ноябре французские власти, по сообщениям крупных изданий, не сняли запрет на выезд полностью. Параллельно всплыла другая линия, уже политическая: Дуров публично утверждал, что французская сторона просила Telegram ограничить определённые политические голоса в контексте выборов в Восточной Европе; эти заявления и ответы официальных лиц обсуждались в международных СМИ.

Важная деталь тут не в личности Дурова, а в механике давления. Платформе всё чаще предлагают выбор без нейтрали: либо вы тонко подкручиваете видимость контента и сотрудничество, либо вопросы начинают решать через суд, инфраструктуру, лицензии и публичные кампании. Telegram уязвим ещё и из-за архитектурных компромиссов: в обычных чатах сквозное шифрование не включено по умолчанию, оно доступно в отдельном режиме, и это меняет разговор о приватности как норме на разговор о приватности как опции.

Дальше начинается то, что можно назвать идеологизацией софта через ИИ и регулирование. В ЕС AI Act вводится поэтапно: первые запреты и общие требования начали применяться с 2 февраля 2025 года, а режим для general-purpose AI, то есть базовых моделей и сервисов на их основе, стартует с 2 августа 2025 года, полный разворот требований растянут до 2027-го. При этом сама Комиссия признаёт, что код практики для таких моделей, который должен дать бизнесу более ясные ориентиры, может появиться только ближе к концу 2025 года, то есть значимую часть пути компании проходят в тумане интерпретаций. В Китае логика другая: правила для публичных генеративных сервисов прямо завязаны на контроль рисков и на то, как алгоритмы влияют на общественную повестку; для сервисов с атрибутами общественного мнения предусмотрены отдельные процедуры вроде безопасности и подачи материалов регулятору.

В результате жизнь после глобальной сети выглядит не как один большой блэкаут, а как новая нормальность, где продукт перестаёт быть единым. У вас разъезжаются требования к данным, к контенту и к модели ИИ, а иногда и к самой коммуникации. Дискуссии вокруг инициатив по сканированию сообщений на стороне устройства в Европе показывают, что даже криптография больше не воспринимается как нейтральная инженерная опция, её пытаются встроить в повестку безопасности и правоприменения.

Если собрать это в один вывод, он прагматичный: в сплитернете выигрывает не тот, кто громче за свободу, а тот, кто заранее проектирует продукт как набор совместимых, но разных режимов под разные юрисдикции, и умеет управлять риском, что завтра правила поменяются не в документации, а в новостях.

И главный вопрос: готовы ли мы оказаться в…такой сети?
До встречи.